Дарительница

Седая старуха восседала на «Харлее Дэвидсоне», как королева на троне. Сморщенное лицо, крючковатый нос опускается на тонкие губы. Под ровными седыми бровями прозрачные голубые глаза. Высокая фигура затянута в кожаный костюм, только округлая спина выдаёт возраст.

Она выбрала меня глазами в толпе, и, как в кино, лицо её высветилось ярко, а окружающий мир затуманился, и куда-то исчез городской шум. Пронзительно так глянула, надела шлем на голову, завела мотор и умчалась.

Бабушка как бабушка, нынче старики бывают байкерами и диджеями. Мало ли что на старости лет в голову стукнет. По мне, так лучше экстремалом быть, чем калекой-жалобщиком.

Поворачиваю к метро, в следующее мгновение звонок от друзей: «…едем на дачу. Ты где сейчас? Можем захватить по дороге».

Настроение у меня неопределённое, почему бы не уехать от надоевшей беготни «работа-дом-работа-могила», тем более выходной сегодня? «Заезжайте, поехали!»

Дачная жизнь вызвала однообразно-мутные воспоминания: алкоголь, шашлыки, баня. Запахи мяса, трёп пьяных друзей, тоска и желание убежать куда подальше. Одеваюсь, беру фонарь и иду гулять, место цивильное, тихое, бояться здесь нечего.

На улице свежо и морозно. Пройдя мимо домов, крыши которых покрыты снегом всех оттенков серого, включаю фонарь и выхожу из посёлка. Решаю пойти вдоль ограды, чтобы не заблудиться. Иду и старушку вспоминаю — лицо её как будто бы мне знакомо, а взгляд словно преследует.

Гляжу — передо мной белый дом словно из снега вырастает. Я оказываюсь прямо перед стеной, она непрозрачная, тёплая и пористая. Отхожу, чтобы оглядеться. Дом стоит на небольших опорах, гладких и скользких, основы этих опор окутаны белым паром. Я пытаюсь найти дверь и долго кружу вокруг дома. Отчаяние и усталость наваливаются снежным комом, свет в глазах меркнет, и я оказываюсь внутри дома. Там никого нет, только незримое присутствие чьих-то глаз заставляет вздрагивать и поёживаться.

В то же время здесь тепло и уютно. В середине комнаты стоит накрытый к обеду стол. Блестящие кастрюли с крышечками, салфетки, кувшин с водой.

Чуть поодаль на маленьком столе светлого дерева стоит большой монитор. Тишину в доме нарушает равномерное гудение работающего компьютера. Все углы в комнате завешены полупрозрачной белой тканью.

Подоконники отсутствующих окон заставлены цветами в причудливых горшках. Забавно и старомодно смотрится рядом с компьютером магический кристалл.

Во всем чувствуется рука женщины, и очень хочется найти хозяйку или хотя бы то место, где она спит. В одном углу притаилась русская печь. Заглянув за занавески, я натыкаюсь на портрет знакомой старухи в старинном платье. Всматриваясь в изображение, начинаю задыхаться от смеха. Видимо, старухи на самом деле нет. Здесь живёт только её дух, который сделает со мной все, что захочет, пока мои истинные желания не обратятся в магический кристалл возле компьютера.

И каждый гость в этом доме будет представлять себе этот старухин дух в зримом образе молодой красивой девушки. Беседовать с ней долгими вечерами и ждать её ежедневных утренних сюрпризов: чашки крепкого кофе и электронного письма, а исходя из его содержания — медных труб, коня или меча.

Я подхожу к компьютеру проверить почту. В это время хлопает невидимая дверь и заходит старуха-байкерша. Она настолько высокая, что упирается головой в потолок, и комната внезапно съёживается.

Старуха подходит к столу, садится и спрашивает:
— Дело пытаешь, или от дела лытаешь?

На колени к ней прыгает неизвестно откуда взявшийся чёрный кот. Я улыбаюсь, не в силах произнести что-либо вслух. В голове ночной бабочкой бьётся мысль о том, что придуманный мир рухнул и я опять остаюсь у корыта разбитых иллюзий.

Старуха встаёт, кладёт руку мне на плечо и, не глядя в глаза, приглашает к трапезе. Стол заново застелен, на нем все продукты красного цвета: икра, рыба, фасоль, мясо, клюквенный и брусничный сок, смородина, малина, вишня и морошка, посыпанная сахарной пудрой. Я пробую всего понемножку, только от мяса отказываюсь. Она улыбается и спрашивает: как насчёт того, чтобы в печке попариться? Почему бы нет, киваю я примирительно. Раз уж все происходящее не иллюзия, то самое время попариться, и непременно с веником.

Старуха убирает занавес и вычищает печь от золы. Переодевается и стелет чистую солому в печь, потом велит мне в неё залезать.

Я без страха и осторожно, чтобы не испачкаться в саже, влезаю в печной зев. Жарко и тихо. Сижу там долго, веником бабкиным охлёстываюсь. Выползаю и плюхаюсь прямо в лохань, что рядом с печкой поставлена. Старуха мне белую простынь протягивает и помогает в неё укутаться.

Мы опять к столу присаживаемся — разговоры вести.
Она мне и говорит:
— Теперь знаю, зачем ты здесь. Я на тебя сама посмотрела — по-вашему, считай, сглазила. Хорошо, что ты пришла, теперь этот «сглаз» снять можно, — и улыбается.
Отвечаю:
— Я догадываюсь, кто вы, только сказать не могу. Можно мне вам вопрос задать? Он давно меня мучит.
— Раз мучает, спрашивай.
— Почему в сказках вы героям сразу помогаете, а сироток долго испытываете?

Голова её опущена. Длинные тёмно-русые локоны скрывают лицо. Говорит медленно, грудным голосом:
— Ты путаешь одну сказку с другой. Впрочем, если их можно сравнить, то герой приходит для действия: Василису найти, например, и у Кощея её отбить. А сиротка приходит для награды. Она больше к смерти готова. Потому и испытываю.
— Тогда у меня другой вопрос. Почему все видят вас по-разному?
— Настоящую меня увидеть может только слепой. А в человечьем мире меня видят так, как каждому захочется, и зависит это от того, как он к этой встрече готов будет.
— Спасибо, что ответили! Так много разного про вас написано, в мире людей вы популярны.
— Отчего же? Да и что там про меня у вас слышно-то?

Я медлю с ответом:
— Что ж, отчего популярны, не знаю, может, это плод моего воображения, потому как вы мне исключительно интересны. Написано разное. Например, то, что вы можете превращаться в кого угодно, кроме человека. Всегда были старой. Что у вас много дочерей, а мужа рядом нет. Он, может быть, и был когда то, но только это змей. Что у вас нет друзей, только слуги и профессиональное окружение. В древние времена вы мучили юношей и девушек для того только, чтобы они стали взрослыми. Что вы дух, учитель, пряха и животных лесных любите. А иной раз очень плохо к ним относитесь, просто как к рабам каким-то. У вас много волшебных предметов, и дом ваш охраняют разные части человеческого скелета. Челюсти, ноги, руки и черепа. Есть сведения, что у вас нет глаз и рта. Что метлой вы стираете свои следы и память человеческую. Что изгоняете собачью старость и на службе у вас этот чёрный кот, а также стая гусей и стадо кобылиц. Так можно продолжать долго, а если вернуться к вашему родословию, то получается, что изначально вы — нестареющая дочь прародителя Ящура, которую обезобразили людские представления и собственное бессмертие.
Я говорю скороговоркой и в конце концов пугаюсь собственной болтливости.

Старуха встряхивает головой, встаёт и долго смеётся, показывая ровные, белые зубы. Я успеваю разглядеть её ухоженные волосы, седые виски и совсем молодую шею. Старинное платье телесного цвета с мелким кружевом, белую кожу. Успеваю изучить карту морщин на пергаменте щёк и поразиться тому, какой благородной может быть старость.

Все ещё задыхаясь от смеха, она говорит, что моё испытание закончено и я могу идти. Я кланяюсь ей, разворачиваюсь, чтобы выйти, и оказываюсь на улице, на том же месте, возле ограды за домами.

Возвращаясь на дачу, я думаю о том, что, скорее всего, мы больше не увидимся. Что ж, наверное, я та сирота, что была в гостях у дарительницы.

Я останавливаюсь и бью чечётку под уличным фонарём в предрассветных сумерках.